В одном из районных чатов докладывают обстановку:

— Куча мигрантов около киоска.
— Около шаурмы?
— А где их больше всего, когда темнеет?
— Деньги имеют свойство заканчиваться. И что потом?
— По дачам пойдут. Они те же бомжи.
— Детей теперь страшно отпускать.

Мы почти уверены, что в вашем чате обсуждают ту же тему: мигранты в зоне видимости. Апеллируют к тем же аргументам: однажды у них деньги закончатся! И делают те же выводы: страшно детей отпускать на улицу.

Совсем недавно в тех же чатах обсуждали, как помочь политзаключённым и к которому часу спускаться на чай во двор.

Миграционный кризис стал для белорусов сравнительно нежданным: опыта взаимодействия с другими культурами на своей территории у нас было немного. Поэтому мы собрали в одном тексте самые разные взгляды на проблему — и представляем вам своего рода краткое содержание споров о толерантности, ксенофобии и миграционном кризисе.

На днях подруга Дарьи опубликовала в фейсбуке снимок, сделанный на уже известной площадке — у торгового центра Galleria Minsk. На фото — маленький мальчик в комбинезоне. Он сидит на земле и наблюдает, как белорус виртуозно крутит на пальце футбольный мяч.

В комментариях к этому снимку заметили: "Кажется, для них молодой человек с мячиком — единственная радость в Минске". Дарья заметила ещё кое-что: у большинства детей, которые смотрят на молодого человека с мячиком, нет шапок.

— Раньше я проходила мимо этих людей и не думала о том, что им нужна помощь. А потом я увидела эту фотографию и меня осенило: а почему я раньше не собрала для них вещи? И я сделала это в тот же вечер.

Я никогда в жизни в такой холод своего ребёнка без шапки не оставлю, потому что понимаю, чем это грозит. А они не вполне понимают.

И для меня не имеет значения, какие причины привели в Беларусь родителей этих детей. Просто у меня такие же дети — и я не представляю, что бы я делала, окажись они в такой холод в лесу в кедах.

Это просто инстинкт: помочь тому, кому точно можешь помочь. У меня есть детские тёплые вещи, мне это совсем не сложно.

Я помогла всего нескольким детям. Один из них был в носках: у него не было обуви. Второй ребёнок был в кедиках. Оба были одеты в синтетические пижамки-кигуруми. И при этом родители этих детей отказывались от вещей. Я очень большие усилия приложила, чтобы втюхать им шапки, варежки, обувь, мембранный комбинезон.

Почему они отказывались? Во-первых, они не говорят по-английски. Во-вторых, возможно, они настороженно относятся к белорусам. Может, решили, что я хочу им что-то продать. Пытались объяснять мне, мол, у нас всё есть, всё хорошо, ничего не нужно. А дети при этом стоят без шапок. В итоге они меня поблагодарили.

Сейчас я смотрю на снимки БЕЛТА, вижу, что некоторых детей пытаются укутывать в плед. Надеюсь, что дети, которых я одела, не замёрзнут сегодня ночью у границы. Но я понимаю, что даже та одежда, которую я им дала, предназначена для прогулки, а не для того, чтобы переночевать в лесу.

Они не очень хорошо понимают, что такое высокая влажность, что такое холод. Я вижу, с чем они идут. Спальник от холода не спасёт — нужен термоизоляционный коврик, потому что холод идёт от земли. И байка не защитит от холода, если у тебя нет мембранной куртки.

И любой белорус может оказаться в лесу на границе в холод. Многие мои друзья и знакомые оказались такими же эмигрантами. Да, они выглядят "своими", потому что у них белый цвет кожи. Но они так же никому не нужны. У них такие же проблемы с поиском работы. У них такие же проблемы с языком — просто они сталкиваются с меньшим предубеждением со стороны европейцев из-за цвета кожи.

Очевидно, что мигранты, которые сейчас находятся в Беларуси, — это люди разного достатка. Есть те, кто пьёт кофе в кофейнях, есть те, кто ночует на улице.

Их почему-то называют халявщиками. Но я считаю, что от хорошей жизни с одним рюкзаком и ребёнком на руках не уезжают.

Насколько я понимаю, сейчас большая часть тех людей, которых я встретила тогда на Немиге, уехали прорывать границу. Я надеюсь, что если среди них есть те дети, которым я помогла, то они не мёрзнут.

Белоруска Светлана живёт на юге Франции. Когда она зашла на сайт Amazon, алгоритмы предположили, что она заинтересуется одной из самых популярных во Франции книг. Автор — Эрик Земмур. Потенциальный кандидат в президенты. Правый политик.

Книга Эрика Земмура — это "Mein Kampf". Только на французском и без призыва убивать, поясняет для нас Светлана. Эта книга преследует её всюду: в онлайн-магазинах, в супермаркетах с книжными отделами. От того, что Земмур планирует стать кандидатом в президенты, ей страшно.

— Земмур — радикальный расист. Он категорически против мигрантов, он демонизирует мусульман. И сейчас он участвует в президентских выборах во Франции — и он более радикален, чем Ле Пен, которую здесь все боялись.

Французы не толерантны. Люди вообще не толерантны. Даже те меры, которые принимаются в Европе, в США, меры, призванные сгладить конфликтность, — дают сбой. Несмотря на то, что расизм, ксенофобия запрещены и вытесняются из официального дискурса, неприязнь прорывается в разговорах на кухне, в закрытых группах в фейсбуке, на ютуб-каналах, созданных анонимными авторами, в группировках правых сил, которые сейчас во Франции растут как грибы.

Политики, социологи, культурологи приложили огромные усилия для развития дискурса толерантности, равных возможностей. Но этот дискурс существует только на бумаге. Как только мы спускаемся на уровень бытовых взаимодействий, мы сталкиваемся с крайней нетолерантностью.

Ежедневной ненависти к мигрантам здесь куда больше, чем в белорусских интернет-сообществах на этой неделе. Разница только в том, что белорус излагает эту ненависть под своим именем. А француз стесняется заявлять о своих предпочтениях публично.

Публично они заиньки. Но чуть только ты входишь в доверие, они рассказывают о том, что у них есть закрытая группа "ВКонтакте", где они могут обсудить свои взгляды. Потому что в отличие от фейсбука там не банят такой контент. Представьте: "ВКонтакте" есть закрытая группа французов, которые мечтают переехать в Восточную Европу, потому что там нет арабов и чернокожих людей.

Журналисты в европейских медиа — осознанно или нет — фактически ставят знак равенства между терроризмом и миграцией. Негативные черты конкретных людей экстраполируются на всю нацию. И вы не представляете, какие комментарии писали французы под новостями об отрезанной голове учителя.

Но зло не имеет национальности. Когда мне напоминают про отрезанную голову учителя, пытаясь доказать, что все иностранцы плохие, я привожу контраргумент. Недалеко от моего дома французский военный, напившись, отрезал голову бездомному и выбросил её из окна в картонной коробке.

— Расскажу о своих повседневных взаимодействиях с чиновниками в небольших городках. Если ты говоришь на французском с акцентом, сталкиваешься с тем, что твою заявку обрабатывают дольше, чем просьбу местного жителя.

Белорусы, которые в комментариях осуждают мигрантов из Ирака, скорее всего, не имели опыта эмиграции.

Они не знают, что это: оказаться в стране, в которой ты полностью беспомощен. В стране, в которой у тебя нет даже языка как ключика к открытию новой культуры. Не понимают, что такое оказаться в месте, где ты не знаешь, как называется банкомат, — то есть не можешь даже спросить, где он. Они не понимают, что значит не понимать, как пользоваться кранами: они открываются по-другому. Тебе 30 лет, а чувствуешь себя младшим школьником. И спросить стесняешься, ведь твоя проблема идиотская и тебе стыдно в этом признаться.

Моя дочь — француженка, несмотря на усилия говорить с ней на русском языке, она говорит только по-французски. Иногда возникает лёгкое непонимание: она задаёт мне вопрос на своём детском французском языке. Мне сложно её понять. Коренному французу легче. И мне иногда бывает очень неловко: я не до конца понимаю свою дочь. Белорусы, которые пишут, что мигранты лезут за сладкой жизнью, не проживали таких моментов. Они не знают, что такое не понимать лепет своего ребёнка.

Белый цвет кожи для мигрантов ситуацию только усложняет. Когда с тобой ведут себя некорректно, тебе сложнее доказать, что столкнулся с дискриминацией. Ведь ты белый.

Я столкнулась с ситуацией, когда чиновники кричали на меня по телефону и называли французским словом, означающим малообразованную женщину с Востока, которая плохо говорит на языке или занимается проституцией. Когда я обратилась с жалобой, начальница этого чиновника не поверила, что дискриминационный жест был. "Ну вы же белая, какая дискриминация!"

Нет комьюнити, которое защищало бы нас, помогало. У французов, выходцев из арабских стран, есть ассоциация, которая помогает бороться с такими проявлениями. У выходцев из Восточной Европы для того, чтобы канализировать свой гнев, есть только русскоязычные группы в соцсетях. Изложить негативный опыт, получить сотни матерных комментариев от соотечественников — на этом всё.

Отношение к мигрантам во Франции зависит от региона. Я рассказываю про свой город, который достаточно недружелюбен по отношению к мигрантам. В провинции неприятия намного больше.

Расскажу, почему "мигранты в Европе не работают". У беженца есть период, когда его документы находятся на рассмотрении. И на протяжении этого периода работать нельзя. Если человек не беженец, а просто нелегал, всё ещё больше усложняется: до того момента, когда он сможет легализоваться, он может себе позволить только чёрные подработки. Как правило, работодатели обманывают на таких подработках, не выплачивают зарплату. Знают, что человек никуда не пожалуется.

Как только иностранцы начинают искать работу, они узнают, что даже для простой рабочей специальности необходим диплом. Я не знаю, как это происходит в Германии, но во Франции без бумажки ты букашка. Даже для того, чтобы выполнять тяжёлую физическую работу, нужно проходить обучение. А в это время нужно где-то жить и что-то есть. Минимальная стоимость месяца жизни во Франции — 800 евро.

Мне помогает по уборке в квартире женщина из Марокко. Она занимается регуляризацией, живёт в шелтере. Ей нельзя покидать шелтер раньше разрешённого времени утром. Ей нельзя выходить за территорию позже определённого времени вечером.

Она не может ни погулять, ни устроить личную жизнь — она привязана к месту. Если она не соблюдает режим — её выгоняют. Жизнь людей, которые живут на социальных дотациях, им не принадлежит.

Сегодня моя помощница пришла в слезах. Чиновница отпускала гадкие комментарии и спрашивала, почему она не возвращается к себе в Марокко. Она пришла, попросила кофе — и плакала. Вот такое равенство. А в Марокко у неё муж, который её преследует.

Она — жертва насилия. Она посмела развестись. Если она вернётся, её может преследовать не только бывший муж, но и его семья.

Да, в конце концов можно получить социальное жильё. Его мало, и первыми в очереди стоят сотрудники мэрии и их дети. Однажды я познакомилась с парнем, который жил на верхнем этаже очень красивого дома в квартире, похожей на пентхаус. Я спросила: за сколько ты снял это чудо? Он ответил: это социальное жильё, у меня мама работает в мэрии.

Огромный миф, будто беженцам достаётся что-то хорошее. Они месяцами, годами ждут, живут скученно, пока не получат жильё. И когда они его получают, заселяются в не очень благополучные кварталы, в которых живут такие же бедные люди. Ни один белорус, пишущий комментарии, не захотел бы жить в таких местах.

Меня рассмешили возмущения тем, что эти беженцы ходят по Минску в брендовых вещах. Расскажу, что гуманитарная помощь в основном поступает от обеспеченных людей, которые закрыли свои базовые потребности. Они и отдают свою поношенную одежду Красному Кресту. Это люди с образованием и доходом "выше среднего". И носят они не "Зару". Вполне логично, что эти ребята приносят одежду Lacoste, джинсы дорогого бренда, которые уже недостаточно хороши, чтобы пойти в клуб или на работу.

Сборы вещей для благотворительных миссий обычно происходят в обеспеченных кварталах. Я ни разу не видела их в мигрантском квартале.

Мне нравится, что беженцы — будь они из Ирака или из других стран — идут за своей мечтой. Мне нравится, что у них есть стремления, что даже в сложных ситуациях разрухи они пытаются что-то сделать со своей жизнью. У них хватило смелости сесть на самолёт и улететь в никуда. А гневные комментаторы едва ли куда-то выезжали из Минска.

Осенью 2020 года лингвистка Наталья Дулина была преподавателем МГЛУ. Тогда вместе со студентами она развесила на дверях кабинетов, аудиторий, в читальных залах и коридорах цитату Бруно Ясенского:

"Не бойся врагов — в худшем случае они могут тебя убить.
Не бойся друзей — в худшем случае они могут тебя предать.
Бойся равнодушных — они не убивают и не предают, но только с их молчаливого согласия существует на земле предательство и убийство".

Мы спросили Наталью Олеговну, куда исчезли солидарность и эмпатия, которые мы ещё год назад проявляли друг к другу? И почему на мигрантов их не хватило.

— Сейчас мы наблюдаем в белорусском обществе полярные мнения. Я нахожусь на полюсе сочувствия. Я понимаю тех, кто придерживается противоположных взглядов, и тех, кого одолевают сомнения. Но лично я стремлюсь в себе культивировать сочувствие и сострадание к людям. Даже если иногда их поступки вызывают отрицательные эмоции.

Я хотела бы поговорить не о режиме, не о мигрантах — о нас. Человеку свойственно сопереживание. А это значит, что ты чувствуешь: даже если люди пошли на хитрость, даже если они не правы — они ведь живые люди. И сейчас они подвергаются пыткам. Те условия, в которых они теперь оказались, — ненормальны.

Мы относимся к западной цивилизации, и у нас, как и у всех европейцев, есть определённые принципы. Один из них — недопустимость пыток. Но ведь то, с чем столкнулись эти люди, — самые настоящие пытки! Если мы этого не понимаем — кто тогда мы сами?

Негативное отношение к мигрантам можно объяснить с разных точек зрения: социальной, психологической, биологической. Мы можем бояться, что нас подвергнут насилию, выгонят из дому. Мы опасаемся, что поверим людям, а они окажутся недостаточно бедными и несчастными — и мы будем со своим убеждением и состраданием выглядеть идиотами. А людям очень не нравится чувствовать себя обманутыми.

Наша толерантность — это миф. Проявлений ксенофобии у нас немного, возможно, потому, что мы пока не сталкивались с большим количеством мигрантов, в отличие от России, Франции, Германии. Обычно люди испытывают страх и неприязнь к тому, что происходит рядом и касается их самих. Белорусам, скорее, свойственны другие фобии и предрассудки, прежде всего сексизм и гомофобия. А на Западе проблема ксенофобии стоит остро.

И сейчас многие из нас тоже испытывают какой-то животный страх перед этими людьми, видят в них угрозу. Это такие очень древние чувства: человек всегда стремился сохранить не только своё жилье, территорию, культуру, но и свой биологический вид. Но ведь это ошибка! Мы все принадлежим к одному биологическому виду, независимо от цвета кожи и других внешних различий. Мы все люди.

Куда делись наша солидарность и неравнодушие? В прошлом году мы испытали драйв оттого, что вдруг поднялись все, мы почувствовали: нас много. И активность росла благодаря тому, что каждый видел её вокруг. Это было стимулом. Мы друг для друга были стимулом. А сейчас на смену активности пришёл страх. И это людей повергло в депрессию, в апатию. Вытащить себя за волосы из болота сложно.

Когда 15 лет назад Ольга переезжала в Марсель, она была одинаково открыта всем перемешанным в этом городе культурам. Сейчас она уже не может сказать, что осталась такой же открытой, такой же толерантной, какой была, переезжая в этот город на юге Франции.

— Мигранты из стран Африки начали приезжать в Марсель в 60-е годы. Тогда со стороны Франции был большой запрос на рабочую силу и людям легко давали возможность легально здесь работать.

Люди, которые приезжали тогда в Марсель, охотно интегрировались во французское общество, не навязывали местному населению свой стиль жизни.

Потом французское правительство дало им возможность привезти сюда и свои семьи. И уже следующее поколение из эмигрантской среды, которое родилось здесь, в Марселе, получило французское гражданство по рождению. Но местными многие из этих людей себя не считают. Они подчёркивают: да, я француз — но я при этом марокканец, алжирец и так далее.

Сейчас начались проблемы именно с этим поколением мигрантов. Многие из них считают, что европейское общество им должно, обязано, ведь использовало труд их отцов и матерей.

Начались проблемы на религиозной почве. Самый яркий пример — празднование Рождества. Для европейцев это самый большой праздник, и в этот день принято всюду устанавливать символ Рождества — ясли, в которых рождается Иисус. Раньше ясли были повсюду — и в церквях, и в мэрии. А сейчас мигранты добиваются разделения политики и религии. То есть яслей в мэрии быть не должно.

Эти религиозные проблемы приходят и в школы. Сейчас там требуют пересмотреть питание, добиться халяльной еды. То есть мигранты уже не адаптируются, а навязывают свою культуру.

— Когда 15 лет назад я уезжала в Марсель, об этой проблеме писали не много. Доступ к интернету уже был, но мы пока ещё не были такими уж опытными пользователями. А может, просто не было такого потока информации. Да и Франция у меня, как у творческого человека, ассоциировалась скорее с модой, с элегантностью, а Марсель — с замком Иф.

Когда я переехала, я много перемещалась на общественном транспорте. И это было трудно и неприятно. Здесь нет понятия о том, что в общественном месте стоит вести себя так, чтобы не беспокоить окружающих. Такое чувство, что каждый подросток хочет показать, что он предводитель стаи.

Я включил громкую музыку, потому что мне так хочется. Я поставил ноги на соседнее кресло, потому что мне так хочется. Я положил на соседнее кресло свой рюкзак, потому что мне так хочется. И чаще всего с таким отношением сталкиваешься именно со стороны некоренных французов.

Да, среди французов тоже есть разные категории людей. И всё же французские семьи ближе к нам по культуре.

То, что мы все разные, совсем не плохо. Но когда жители стран Ближнего Востока, Африки живут в своей среде, их характеры гармоничны. А в европейской среде разность наших характеров часто провоцирует конфликты.

Не то чтобы они агрессивны. Хотя нет, скорее всего, агрессивны. Как о белорусах говорят, что большинство из нас терпеливы, так и о них можно сказать: большинство — агрессивны. Обидеть их нельзя — ответочка будет такой, что продолжать дискуссию не захочется.

Были ли конфликты у меня лично? Да, я сталкивалась с агрессией из-за незначительных конфликтов. Например, когда муж попросил водителя машины позволить нам выехать из тупика, где находится наша парковка. Из-за незначительной просьбы он столкнулся с потоком брани и даже угроз.

Но я работаю и живу в благополучном районе, я стараюсь не бывать в районах, в которых главным образом живут некоренные французы. Моя помощница по хозяйству была в гостях у сына в центре города — и у неё вырвали сумку. Когда я говорю "вырвали", это значит, что сумку она не отпускала, что её повалили на землю, чтобы забрать её.

Самое ужасное в том, что нападают обычно толпами. Если кто-то кого-то обидел, то отвечать тоже придут толпой, а не один на один.

Я не могу сказать, что перемены по отношению к мигрантской среде возникли во мне резко. Просто накопилось.

Наши друзья из-за обострения этих проблем вообще уехали из Марселя. Одна семья с тремя детьми уехала в глухую деревню: они решили, что дети в таком окружении расти не могут. Вторая семья уехала в Канаду. Лояльная политика Франции в отношении эмигрантов их не устраивала в принципе. Ведь все видят, что происходит, но политики делают вид, что не замечают этого.

Сейчас ситуация настолько запущена, что, если пытаться её решать, начнётся гражданская война. Социальная помощь во Франции развита хорошо, а мигранты ещё и хорошо об этом осведомлены.

Иногда французы не знают столько, сколько знают мигранты: где, какую и когда помощь они могут получить. Да, в самом деле есть люди, которые не работают десятки лет, получают помощь и кусают кормящую руку.

Но толерантность — это наше всё. Неаккуратного слова политики себе позволить не могут. Особенно в преддверии выборов, которые во Франции пройдут в следующем году. Так что Эммануэль Макрон, приехав в Марсель и посетив район, в который даже полиция не ездит, сказал: всё тут нормально, не надо рассказывать сказок.

Мать моего мужа — коренная жительница Марселя. Её не стало 17 лет назад. Муж говорит: если бы мама вдруг ожила и увидела Марсель сегодня, она предпочла бы снова умереть.

Я не говорю, что все плохие. Есть блестящие умы, есть прекрасные образованные люди. И не они творят беспорядки на улице, не они загораживают тебе дорогу.

Но новости из Беларуси смотрю со слезами. Я вспоминаю, как несколько лет назад Ангела Меркель открыла двери для мигрантов, потому что Германии нужны были рабочие руки. И перед новогодними праздниками в Германию хлынул поток людей. Тогда было много жалоб от женщин, которые признавались, что мужчины на них нападали. Это замалчивалось, об этом старались не говорить, и я боюсь, что и в Беларусь едут люди, которые на всё готовы, чтобы выжить.

Что будет, если Беларусь не сможет им предоставить блага, которые помогли бы выживать? Если люди будут поставлены в условия "выживи или умри"? Что начнётся? Мы можем столкнуться с агрессией. А если эти люди останутся в Беларуси, выдержит ли наша культура такой натиск? Она и без того находится не в лучшем состоянии.

Евгений участвовал в спорах о праве беженцев на Европу ещё в 2015-м, когда в Европе обострился миграционный кризис. То есть, добавляет, время на формирование мнения у него было. Сейчас продолжает приводить аргументы в фейсбуке. Но уверяет, что за пределами соцсетей проблема стоит не так остро, а накал страстей куда как ниже.

— У меня нет в близком кругу общения кого-то, кого я б мог назвать мигрантом (если не считать мигрировавших белорусов), нет и каких-то негативных историй, вроде "меня в Стокгольме ограбили сирийские беженцы".

Я не слишком толерантен к невежеству, особенно агрессивному, идейных борцов за мир во всём мире тоже недолюбливаю. А вот нетерпимости к людям по каким-то формальным признакам вроде расы, национальности, ориентации у меня вроде бы нет.

На мой взгляд, нужно помнить, что мигрант — гость в чужой стране, со всеми плюсами и минусами этого статуса. И соответственно, они должны принимать правила того дома, где они в гостях, потому что не он и не его предки сделали эту землю такой, какая она есть, не их потом и кровью она полита, пардон за пафос. Опасность этой ситуации — возникновение эмигрантских гетто, где пришельцы живут поколениями, не интегрируясь в местную культуру и не желая этого делать.

Белорусам мигранты пока ничем не грозят, в ближайшей перспективе, наверное, возможен рост преступности, когда у этих тысяч людей, сидящих по белорусским лесам, гостиницам и переходам, закончатся деньги и терпение.

Но я бы не переоценивал эту угрозу.

Куда исчезла белорусская солидарность? Во-первых, государство в последние полгода зачистило всё что можно, так что те, кто мог бы сейчас проявить инициативу, даже если они ещё в стране, прекрасно понимают, что она наказуема. Я думаю, дело в первую очередь в этом.

Во-вторых, с героями в белых халатах или со своими соседями солидаризироваться в целом проще, чем с подозрительными чужаками. Сам я не сильно понимаю, в чём я на данный момент могу проявить солидарность с мигрантами.

— Есть ли для меня отличие между мигрантом из Беларуси, который бежит в Польшу, и курдом, который бежит в Германию? Есть. Беглец из Беларуси бежит "откуда", мигрант из Курдистана бежит "куда". И это принципиальная разница.

Я вполне по-человечески понимаю стремление свалить из страны, где жить так себе, в страну, где жить хорошо. Сочувствую людям, застрявшим накануне зимы в приграничных лесах, и совершенно не желаю им зла и не злорадствую "вот сейчас вам поляки покажут!".

Но люди, которые спасают свою жизнь и свободу, бегут от репрессий, войны, голода, не выбирают страну с пособием побольше, а бегут туда, куда могут убежать. Еврей, бегущий от холокоста, следователь из "Байпола", уходящий лесами в Польшу, — беженцы. Наши гости из Курдистана — в массе своей экономические мигранты.

Точно такие же, как те тысячи белорусов, которые не уехали с одним рюкзаком под угрозой ареста (некоторые самолётом или автобусом, а некоторые и лесами), а более-менее спокойно релоцировались, — они тоже не беженцы. Да, по сравнению с курдами или сирийцами мы в привилегированном положении, нам европейские страны легко выдают визы, которые тем мигрантам получить практически нереально. Но это право европейцев — решать, граждан каких стран они рады у себя видеть, а каких нет. Как я раньше говорил, это их земля, политая кровью и потом их предков, и хозяева там они.

Важно помнить, что мигранты — это в первую очередь люди. А люди бывают разными, как хорошими, так и плохими.

Ян не верит, что люди, которые пришли к белорусско-литовской границе, — беженцы, а не экономические мигранты, искатели лучшей жизни. Он уверен, что к границе их привёл "поиск халявы". Мы попросили его аргументировать своё враждебное отношение к мигрантам.

— В современной европейской политповестке "толерантность" означает карт-бланш на террор от меньшинств и принудительную терпимость к тому, что ты терпеть не обязан и не хочешь. Если мы под "толерантностью" понимаем готовность белорусов быть ущемлёнными на своей территории и жить в ущерб национальным интересам, то такого никогда не было. Белорусская толерантность и мягкотелость — миф.

Непрекращающиеся войны на территории ВКЛ и Речи Посполитой доказывают, что за право оставаться титульной нацией, обладать этническими признаками, такими как культура, язык, внешность, религия, территория проживания и т. д., "литвины-белорусы" сражались всегда. Сейчас ситуация такова, что для того, чтобы заставить белоруса потесниться, чужеземцу не нужно махать мечом, стоя по колено в крови, — достаточно прилететь комфортным авиарейсом на самолёте в Синеокую и получить вид на жительство. Увы, но это общемировая тенденция, это бич глобализации, растущей в геометрической прогрессии.

Исторически сложилось так, что здесь среди "нелитвинов" большего всего было татар и евреев. С татарами воевали несколько столетий, а "жыд панам зрабіўся, немец яшчэ большы, а мужык быў голы — цяпер яшчэ гольшы", — так в своё время ситуацию описывал писатель Франтишек Богушевич.

Но несмотря на "нетолерантное отношение", не было в Беларуси массовых погромов со стороны белорусов. Причина проста: в прошлом этнические меньшинства не стремились навязать свою религию и жизненный уклад, а дружелюбным белорусам большего и не надо. Каждый жил в своём пузыре, при необходимости вставая на защиту интересов общей родины. Пораженческой "толерантности" не было, но и ненависти не было тоже. Дружелюбие — вот характерная черта белорусов.

Не потерявшие разум страны смотрят на всё это миграционное мракобесие с улыбкой, находясь при этом в тени, — и заметьте, что к ним не только массово не едут "беженцы", но их также никто не обвиняет, мол, почему они не принимают незваных гостей и "не проявляют милосердия".

К примеру, получить гражданство, "натурализоваться" в ОАЭ, Израиле и ряде других топовых государств очень сложно для человека со стороны. Основные критерии для получения гражданства там — родство или твоя ценность как специалиста. В этих странах бдительно следят за тем, чтобы туда не хлынул поток "ненужных людей" — бездельников, любителей халявы, преступников и прочих.

Наши западные соседи из ЕС смотрят сквозь пальцы на нескончаемый поток мигрантов, преимущественно являющихся жителями Востока и Африки. Сложно сказать почему — может быть, из-за комплекса "белого угнетателя", чьи предки до скончания веков "обязаны стоять на коленях за то, что прадед был фашистом"? В общем, в этой ситуации нужно учитывать опыт не ЕС, а тех стран, которые благодаря нормальному законодательству практически не имеют проблем по миграционному вопросу.

Для того чтобы понять, чем мигранты угрожают Беларуси, не нужно проводить эксперимент по их массовому заселению сюда. Достаточно посмотреть на Германию, Францию, Швецию. Идущая семимильными шагами исламизация и рост торговли наркотиками и людьми, культ вандализма, клановость и этнопреступность на улицах — всё это без киселёвской риторики о "гейропе" действительно существует. Насильников, скажут некоторые, у нас и своих немало. Всё верно, а чужих нам не надо и подавно.

Мигранты, попавшие в благополучные страны нелегально или притворившись беженцами, не могут — и, в общем-то, не хотят — ассимилироваться. Им трудно поменять старый уклад жизни и найти себя в той же Германии без образования, языка и причастности к немецкой культуре.

— Для белорусов очевидно то, что это не терпящие бедствие люди, а любители халявы и лёгкой жизни. Об этом говорит многое: и суммы, которые мигранты тратят на поездку, и их внешний вид. Да и сами они не скрывая говорят об этом в соответствующих чатах и даже на ТВ. "Я не нашёл работу после универа в Ираке, хочу в Германию". Ну иди пожалею! Знаешь, сколько таких в Беларуси?Знаешь, сколько в Ираке средняя зарплата? 500 долларов! И это, оказывается, плохо. По этой логике добрая часть Беларуси давно должна переехать в Берлин! Но нет, белорусы пишут какие-то диссертации научные, сидят в тюрьмах за убеждения, терпеливо заполняют документы на рабочие визы в ЕС. Не штурмуют литовские заборы толпами, а работают, добиваются законно. И так как белорусы сами живут не в раю, поэтому я бы даже сказал, что им обидно помогать тем, кто не терпит бедствие, а хитрит и хочет жить припеваючи. Естественно, что я тоже не готов и не хочу им помогать.

Для объективности: среди тех же славян есть такие, которые приезжают в условную Польшу или Бельгию, обшивают сумку изнутри фольгой и открыто воруют одежду и продукты из еврошопов, сидя при этом на пособиях. Маргиналов хватает везде.

Но наши мигранты в большинстве почему-то предпочитают работать дальнобойщиками или программистами в условной Литве, а не фигурировать в полицейских сводках о массовых изнасилованиях (Кёльн, 2016) и этнических конфликтах (чеченцы в Дижоне, 2020). Такие дела.

За время работы я оброс полезными и не очень связями, в том числе появились контакты с силовиками из разных структур. Среди них есть змагары, есть ябатьки, есть мирные "чарко-шкварочники". Но подавляющее большинство из них настроены к загорелым искателям халявы негативно. Почему мы не слышим публичных высказываний от них на этот счёт? Погоны, кредит, квартира — вечная история, которая никак не даёт белорусам наконец-то подтянуть штаны и сделать широкий шаг в нормальное будущее.